Книга Аиды Азнавур-Карваренц. Часть 7
Поскольку семье приходилось туго, нам, детям, и в голову не приходило сидеть сложа руки. В некоторых больших кафе на проспектах были установлены микрофоны для выступлений, участие в которых было тогда популярно и… оплачивалось! Мы с Шарлем решили попытать счастья.
До сих пор помню переполненное кафе “Пигаль”, куда мы с Шарлем отправились вместе с Мелинэ Манушян. Записавшись на конкурсное выступление, очереди своей мы дожидались, стоя в глубине зала: сесть за столик не позволяли пустые карманы. Первой дебютировала я. Я знала только любовные песни и пела их голосом страдающей от разлуки влюбленной женщины. Это могло показаться смешными, но публика не смеялась, видимо, ее подкупила моя детская непосредственность. За мной выступал Шарль. Он ловко вертел тросточкой, и, уж не помню, что именно пел, но мне показалось, что он провалился. Вернувшись к Мелинэ с пересохшими от волнения глотками, мы молча ждали результатов.
Когда конферансье с листком бумаги в руках поднялся на помост, ногти у меня впились в ладони.
— Первая премия и новенькая стофранковая купюра присуждается… Шарлю Азнавуряну!
Под громкие аплодисменты публики Шарль стрелой взметнулся на помост и, не сдержав радости при получении стофранковой, подмигнул мне.
— Вторая премия — и пятидесятифранковая купюра — вручается… Аиде Азнавурян!
Мы вернулись домой с победой, а главное — с курами, жареным картофелем и купленной специально для Миши бутылкой красного вина, которое, чтобы оправдать свое чрезмерное порой увлечение, он называл не алкогольным напитком, а “Христовая кровь”. Мы с Шарлем по очереди, аккомпанируя друг другу на пианино, исполнили песни, которые снискали нам лавры. Мелинэ и вовремя подоспевший Мисак вместе с родителями радовались нашему счастью.
17—18
Чета Манушянов долгие годы — и какие годы! — играла исключительную роль в жизни нашей семьи. Всем французам знакомо лицо национального героя Франции, и все знают обстоятельства героической гибели Мисака, но очень немногим известны подробности его жизни и то, что сделала для него Мелинэ. Настало время рассказать об этом.
Мелинэ родилась в 1913 году в Константинополе и никогда не видела своих родителей, они погибли во время геноцида 1915 года. В четыре года она оказалась в приюте, который в 1922 году переехал в Грецию, где в то время шли настоящие бои между республиканцами Венизелоса и монархистами партии Константина. Нетрудно представить, как несладко ей приходилось в этом приюте, где она оставалась до тринадцати лет. Мелинэ никогда не могла забыть, как она мучилась от голода в эти трудные годы. Конечно, все это не могло не наложить отпечатка на ее жизнь.
В 1926 году Мелинэ добирается до Марселя, и Франция широко раскрывает перед ней свои двери, вернее, двери очередного приюта, где она наконец получает возможность выучиться армянскому (который из-за постоянных переездов плохо знала). Через три года приют обосновывается в Ренси, в известном заведении армянских благотворительниц. Окончив школу, она снимает комнату в том квартале Парижа, где жили мы. Можете себе представить, как взволновала маму судьба Мелинэ, потерявшей родителей в еще более раннем возрасте, чем она сама. Две сиротки… Сегодня эти слова кажутся сентиментальными и вызывают даже улыбку, но не у меня, вспоминающей жизнь Кнар и Мелинэ.
Мисак Манушян, которого мы звали просто Мануш, тоже был родом из Западной Армении. Отец его, крестьянин, погиб, с оружием в руках защищая свой дом от турков, а мать умерла чуть позже от голода. Подобно Мелинэ Мануш тоже попал вначале в Марсель, затем переехал в Париж, где жил с единственно оставшимся в живых родственником — братом, которого боготворил. Но и брата унесла болезнь, когда бедняге не было и двадцати…
По выходе из приюта Манушу тоже пришлось нелегко. Он выучился столярному ремеслу, но, так как страна переживала кризис, найти работу не мог. Великий армянский поэт Аветик Исаакян в своих воспоминаниях пишет, что в те дни в Париже он постоянно встречал “смуглого молодого человека с черными волосами, который сидел в библиотеке Сен-Женевьев часами, читал и делал записи”. Он поглощал все — классиков, труды историков Франции, Анри Барбюса, Ромена Роллана, книги по археологии, мифологии и политэкономии. На стене своей маленькой комнаты по улице Планс Мануш написал: “Учиться, учиться и учиться!” Он ни минуты не терял даром. Мелинэ казалось, что его дни состоят не из двадцати четырех, а из сорока восьми часов. Но я боюсь, что нарисовала портрет аскетичного и замкнутого человека. Нет, я по крайней мере его таким не помню. Он любил веселье, праздники, музыку и жизнь вообще. Не говоря уже о том, что он обожал Мелинэ.
Вот эта семья и делила с нами наши радости и неудачи. Впредь мы будем с ними часто встречаться.
Воодушевившись нашими совместными микрофонными успехами, мы с Шарлем заболели настоящей призовой лихорадкой и горели желанием получать все новые вознаграждения. Да и нужда заставляла. Мы с ним стали кружить по Парижу и предместьям, и Шарль все время завоевывал первые призы, а иногда — вторые. Мне кажется, в тот год только благодаря нам аппетитно булькал котел Азнавурянов.
Дед переехал из городка Ангиен в Париж, в маленькую комнатушку на улице Рише и тяжело заболел. Мама вынуждена была каждый день ходить ухаживать за ним, потому что старик брал лекарства только из ее рук. Он чувствовал, что конец его близок, все смотрел на портрет брошенной в Тифлисе жены и глубоко вздыхал:
— Бедная женщина, бедная, бедная…
Ссоры с немкой стали еще более частыми и острыми. Она то и дело прикрепляла кнопками к стене фотографии Гитлера и Геринга, которые дед в ярости рвал и швырял на пол.
Устрашающий призрак Гитлера уже бродил по свету, и глухая, неопределенная тревога время от времени хватала нас за горло. Тем не менее это не мешало нам петь, танцевать и ходить в кино. Независимо ни от чего радость в нашем доме не угасала. Постоянной нехватке денег папа особого значения не придавал, огорчало его лишь то, что теперь он не мог, как прежде, аккуратно высылать деньги матери и сестрам. Только много лет спустя Миша узнал, что его денежные переводы стали причиной того, что одну из сестер сослали в Сибирь. 1936 год. Я была еще девочкой и, естественно, не понимала всего, но помню, как бурно протекали споры в нашем доме. Особенно гневно говорил Мануш, и особенно — когда пала республиканская Испания. Предчувствовал ли он, что те, кто разбомбил Гернику, однажды на горе Валериан расстреляют и его? Борьба захватила его целиком и сделала членом французской компартии.
Кажется, именно в пору тех горячих дебатов вновь забрезжил свет надежды. Папа нашел работу в ресторане на улице Лафайет и на первую же зарплату купил… автомашину, которую уместнее было бы назвать грудой железного хлама. Хотя водить он толком не умел, мы стали проводить воскресные дни в Булонском лесу.
Мануш тоже участвовал в наших сборищах и, растянувшись на траве, часами учил Шарля играть в шахматы. Видимо, он был хорошим учителем, потому что по сей день мой брат с удовольствием играет и часто перед концертами, до выхода на сцену, запершись в гримерной, раскрывает коробку шахмат. Эта коробка объехала с ним весь мир.
На вторую зарплату папа снова сделал неожиданную покупку — приобрел для Шарля ударные инструменты. Я садилась за рояль, Миша брал тар, а Шарль принимался энергично барабанить. Хорошо получалось! Наши знакомые приходили нас послушать, а так как были гостями, то и перекусить. Постепенно последствия таких концертов становились все опаснее для дома — трещины на стене делались шире, пол продолжал выгибаться, странно, что не проваливался.
Эти семейные выступления стали репетициями наших будущих концертов. Наши с Шарлем вкусы становились все определеннее. Шарль с особым удовольствием исполнял репертуар Мориса Шевалье и Трене, я пела любовные песни. Мои успехи с них и начались. Я завоевала приз “Глоба”, а также равноценные призы в многочисленных кафе. Каждый приз обеспечивал контракт на недельное турне.
Шарль тоже получал премию за премией. Надевая фрак, он с высоты своих тринадцати лет с невероятным самомнением смотрел в зал. Он уже тогда верил в свой успех, и ничто на свете не могло разубедить его. Шарль был мастером имитации, особенно удачно подражал Клоду Ренье, Базилю Раббону, Шарлю Локтону, Сатурнену Фабру. Его привлекали не блестящие звезды, а подлинные артисты.
Вместе с тем он был очень услужливым, что редко свойственно подросткам, с готовностью прибирал в доме, даже стирал, делал покупки и, если не было премий, не отказывался продавать газеты или ранние яблоки. А в более удачные дни снимался в массовках.
Именно в то время некий состоятельный армянин, желая сделать нам добро, выделил Шарлю стипендию для получения специального образования. Условие было одно: Шарль должен получить серьезную профессию, какую угодно, но только не… артиста. Так мой брат в один прекрасный день очутился в центральном училище радиотелеграфа на улице Льон. Он согласился на это, чтобы не огорчать родителей, но каждое утро шел на занятия весьма неохотно и частенько убегал с уроков участвовать со мной в репетициях. Крупного радиоспециалиста Франция в его лице так и не обрела.
18 апреля того же 1938 года в маленькой комнате на улице Рише скончался дед. Его уход окаймил черной лентой ту нашу весну.
karap.lv 
Для отправки комментария необходимо войти на сайт.